Ильин И.А. Собрание сочинений: в 10 тт.

/ сост., вступит. ст. и коммент. Ю.Т. Лисицы. – Москва: Русская Книга, 1993–1999.

Ильин И.А. Собрание сочинений. [Доп. T. 15.]: Справедливость или равенство?: публицистика, 1918–1947 гг. / сост. и коммент. Ю.Т. Лисицы. – Москва: Православный Свято-Тихоновский гуманитарный ун-т, 2006. – 574, [1] с. – Указ. имен: с. 567–571

Содержание:

1946: Европа, наводненная солдатами; Америка и Европа; Борьба за демократию; Выборы в советском государстве; Тактика мирового коммунизма; Что мы отвергаем; Гитлер как стратег; Стратегия мирного времени; Известия с Дальнего Востока; Течения в русской эмиграции; Крайности сходятся; Восстановление Европы и его противники; Отношения между левыми партиями; Как живут в нынешней Англии; Легализация «черного рынка».; Рационирование на новой основе; Идея германского реванша; Право голосования для женщин; Война нервов продолжается; Как жил советский рабочий во время войны?; Какова численность оккупационной армии Советов в Европе?; О беспощадности; Стратегические нервные узлы; Поговорим об Англии; Позиция русской эмиграции; Перемены в государственном праве Советов; Будущее немецкой молодежи; Иранская нефть; Путевые впечатления из Германии; [рецензия на издание книги В.О. Ключевского «Российская история»]; Как успокоить мир?; Новая Красная армия; Сколько заключенных в концентрационных лагерях?; Новая эпоха; Обучение революции; Право народов малых государств; Что происходит в России?; Загадка тоталитарного государства; Литература в Советском государстве; Европейская рана; Европа перед террором.; Насильственный угон людей; Возвращение польских евреев; Положение православной церкви в нынешней России; Новые перспективы на востоке; Нет жизни без любви; О политической радикализации.

1947: Расширение единого фронта; Православная церковь в США; Автор статьи «Насильственный угон людей» сообщает; Правда о коммунизме; Голод и политика; Пути III интернационала (Коминтерна); Деррик Леон «Л.Н. Толстой. Жизнь и труд»; Новые советские выборы; Пропитание в Москве; Жизнь сиониста в Советском государстве; Новый военный министр в советском государстве; Новый мировой шпионаж; Подготовка к путчу во Франции; О свободе печати; Признание в терроре; Происки коммунистов в Японии; Сколько сейчас на свете коммунистов?; Атомные заботы Советов; Корея как очаг волнений; Политические термиты; Сталин как писатель; Военные воззрения в Америке; Вымыслы и правда советской дипломатии; Социально или социалистически?; Мирный бюджет советского союза; Есть ли еще в Советском Союзе верующие?; Отмена смертной казни в Советском Союзе; Атомные города на Востоке; Прибалтика как стратегический форпост; Голод на Востоке; Новые перспективы атомного контроля; Нефть и восточная политика; Как этого достичь?; Загадки советской дипломатии; Советское правительство угрожает верующим; Со всего света; Обеспокоенность Северной Америки; Новая германская армия; Фальшивая восточная демократия; Новые советские интервью; И снова известия с Востока; Борьба за малые государства; Компетентный голос; О «желаемом экономическом кризисе»; Государство поглощает человека; Политические просчеты Востока; Пропаганда действием; Проба сил; Европа под знаком гражданской войны; Уроки французского путча; Тоталитарная дипломатия; Тоталитарная полиция в Западной Европе и у нас; Большое влияние восточной политики; О демократии.

1939–1941: Что такое демократия?; Демократия и партийное дело; Два типа государства; Демократия и готовность к жертвам; Демократия или классовая борьба; Демократия и личность; Демократия как созидательная сила; Демократия и дисциплина; Демократия и такт; Демократия и социальный вопрос.

Лекции и брошюры, 1918–1938: О патриотизме; Об интеллигенции; Духовный кризис русской интеллигенции; Учение о компромиссе и дурных средствах; Справедливость или равенство?; О русском зарубежном активизме; Спутник русского христианина-националиста.

Комментарии. Указатель имен.

О ПАТРИОТИЗМЕ

Публичная речь,

произнесенная в феврале 1918 г. в Москве

в публичном собрании Общества младших преподавателей

Московского университета

(в большой физической аудитории)

Вступление

В наши дни душа живет скорбью и гнетом.

Мы все ходим подавленные, в непрестанной борьбе с чувством стыда и беспомощной растерянности.

Душою овладевает странное и невыносимое чувство, что нас нет; то, что мы считали собою, рассыпалось; распалось; и не стало единого, великого народа; нет его воли; умолк его разум; извратилось его чувство; разложилась его жизнь.

Где то, что называлось сотни лет «русским государством»?

Есть ли в его гражданах сознание своего единства? Есть ли воля к единению? Где единая, верховная власть? Есть ли определенная территория? Где основные и неосновные законы? Где армия? Где суд? Где права и обязанности граждан?

А если нет этого всего, то можно ли говорить о русском государстве? — когда все, все, все в разложении, в прахе, в позоре. Наша Россия стала тучею песку или пыли, которую гонит куда-то ураган истории. И никто не знает, куда.

Что же рассыпало нас? Чем вызвано это разложение и распыление?

Войною и революциею. Это общий ответ.

Но почему же война вызвала революцию? И почему революция, которая «должна была сорганизовать Россию и спасти ее от поражения» — разложила страну и обеспечила поражение так, как его не могли осуществить никакие усилия старой власти?

Слепая власть, не видящая на свете ничего, кроме вещей и внешней природы, пытается свести все дело к хозяйственной и технической отсталости нашей страны. Никто и не думает отрицать эту причину. Но почему же страна разложилась именно тогда, когда влияние этого фактора на ход войны было почти преодолено? Почему социальная организация расползлась по всем швам именно тогда, когда в стране было достаточно продовольствия и сырья, а помощь союзников уже создавала и создала бы необходимый технический уровень?

Здесь были явно более глубокие дефекты — дефекты не материальные, а духовные.

Беспомощная и ленивая мысль охотно останавливается на чьей-нибудь личной вине или на партийных ошибках. Конечно, было много личных промахов и неспособностей; еще больше было партийных ошибок и преступлений. Но их мало осуждать. Их необходимо опознать и вскрыть. Свести к общим закономерным увечиям русского духа.

Эти увечия характеризуют русскую душу во всех слоях народа; они характерны не только для простых масс, но и для всей партийной «революционной демократии». Они более или менее присущи каждому русскому человеку, и только единицы, исключения, свободны от них всецело.

Будущее России зависит от того, насколько быстро и радикально удастся ее сынам преодолеть эти национально-духовные увечья. Я могу формулировать их здесь только вкратце, ибо детальное раскрытие их требует гораздо больше времени, чем мне предоставлено. Я насчитываю их четыре и располагаю от более простого к более сложному.

1) <Первый недуг:> отсутствие сколько-нибудь сильного и зрелого правосознания.

Русские люди не знают права; не понимают, что оно имеет объективное содержание; не видят его объективного значения; не признают его, не уважают, не вменяют себе в обязанность его добровольное соблюдение; они не мотивируют правом свои поступки, блюдут его только из страха или корысти; не умеют ни жить им, ни творить его, ни бороться за него; и потому не способны ни к социальной организации, ни к дисциплине, ни к политической свободе, немыслимой без дисциплины и организации.

2) Второй недуг: непонимание сущности государства и неумение его строить (политическая пассивность и бессилие).

Русские люди, воспитанные в условиях уродливого режима, не умеют отличить государства от государственной власти, а власть от лица, ею облеченного; они привыкли жить в своем государстве, как больные, призреваемые в больнице; они не понимают, что государство русское — это они сами, так что оно существует именно в них, через них, в виде их; они не чувствуют себя включенными в свое государство и совершенно не сливают себя с ним; у них нет ни сознания своего государственного единства, ни воли к его поддержанию, ни способности к его сохранению; они умеют бояться своей государственной власти, когда она сильна, но не умеют ее уважать и укреплять ее, когда она слаба; они умеют критиковать ее, бранить, подозревать ее, не доверять ей, и, если надо, то подкупать ее взяткою; но не умеют ни доверять ей, сколь бы честна и безукоризненна она ни была, ни поддерживать ее повиновением.

Русские люди не знают и не верят, что государство имеет единую, объективную, правую цель — сверхличную и сверхклассовую (не верят в это ни массы, ни партии); они не понимают различия между классовою корыстью и политическою программою, между политической программою и политическим идеалом и далее между корыстью и идеалом (ибо за идеал принимается осуществление корыстных видов массы, живущей физическим трудом).

Русские люди видят во власти не ответственное бремя, а выгодное преимущество — и потому они политически недееспособны. Они ведут себя, — и массы, и революционные вожди, — как жадная чернь с корыстной и немощной политическою волею — и потому они не способны к государственному самоуправлению.

3) Третий недуг: непонимание сущности демократии и извращенное отношение к народу.

Этот недуг теснейше связан с первыми. Ни «революционная демократия», ни, тем более, темные массы не понимают, что никакой строй не может и не должен быть правлением худших, но всякий <строй> должен быть правлением лучших.

Демократия желанна и допустима только тогда, если народ способен выделить из себя истинно лучших людей — государственно и духовно мудрых. Демократия есть или истинная аристократия, или же позорное господство черни.

К черни принадлежит всякий, — интеллигентный или не интеллигентный, — кто

а) заменяет государственное благо личной или классовой корыстью,

b) не способен ни к моральному, ни к правовому самоуправлению и чувству ответственности,

с) не имеет ни сознания, ни воли к государственному единению.

Именно такова почти вся русская «революционная демократия» и темная народная масса. Русские люди не понимают народоправия и не способны к нему. Они понимают демократию как организованное торжество классовой корысти тех, кто живет физическим трудом; как торжество количества над качеством, мускульного труда — над умственным, жадности — над культурой, равенства — над духом, насилия — над доказательством.

Русские люди понимают демократию как систему угождения темной массе; как систему управления, основанную на лести и потакании; как систему уговаривающего безвластия; как словесный турнир партий, подкупающих темную массу неосуществимыми и противогосударственными посулами.

Вот почему демократия превратилась у нас в систему подкупа, где революционная демократия подкупала народ посулами и масса валила за тем, кто больше наобещает или даст; и русская революционная интеллигенция превратила демократию в позорную распродажу с молотка русской государственной власти.

Больная идеология народничества, в которой воспитывалась русская интеллигенция, за XIX век принесла свой трагический плод и ныне вопиет о пересмотре.

4) И, наконец, четвертый недуг, лежащий в основе первых трех, это — недостаток истинного патриотизма.

Его не оказалось ни у «революционной демократии», ни у народа. И там и здесь прозияла некая мертвость — трупное бесчувствие и бессилие. И в этой патриотической мертвости — все указанные недуги духа сливаются в один.

Но верно ли это? Действительно ли любовь к отечеству лежит в основе и могучего правосознания, и здоровой государственности, и нормальной демократии? Не обстоит ли как раз обратно? Разве не сказано, что «отечество мудрого — вселенная»? Разве не патриотизм порождает войны? Посмотрим, что же такое есть патриотизм.

О патриотизме

1) Одно из высших откровений, данных миру, было откровение «общечеловеческого братства».

«Перед Лицом Божиим, — гласило оно, — все равны: еллины и скифы, рабы и свободные, христиане и иудеи, — ибо во всех одинаково Христос»*. Никто не исключен от духа и Бога; ни один человек и ни один народ. Каждый человек как таковой есть живой сосуд, живое жилище Духа Божия. И потому нет оснований предпочитать единение с одною группою — единению с другой.

Не этому ли учит и наука права: ведь она признает субъектом права каждого живого человека — и инородца, и иностранца, хотя, обыкновенно, по-особому. Именно здоровое правосознание тяготеет к тому, чтобы установить всеобщую, универсальную правовую связь всех со всеми; чтобы признать каждого человека членом единой всемирной правовой общины — «гражданином вселенной».

И эти основания, — вытекающие из религиозного созерцания, философии, правовой совести и науки, — настолько глубоки и святы, что позднейшие интернационалистические разглагольствования Маркса и Каутского о том, что «рабочие не имеют отечества», что «у них нет нравственной связи с отечеством», что они «космополиты» потому, что для них «где наилучшие условия работы, там и отечество» — все это является лишь порождением зависти, пошлости и разложения.

Итак: сознание различных эпох тяготело к преодолению патриотизма. К утверждению некоторого высшего порядка вещей, при котором деление людей на особые — территориальные, национальные, государственные — общины не имеет значения. Безусловна и духовно верна — единая всемирная правовая община; никакое условное деление мира на «родины» не может и не должно нарушать духовного братства людей и их естественно-правовой всемирной связи. Человечество едино в духе, а потому должно быть едино и в государственной организации. Гражданин вселенной не может, не смеет быть патриотом.

И русское интеллигентное сознание — с наивностью и поверхностностью настоящего дилетантизма — поспешило на край «идеального», последнего дерзания, не понимая ни глубины предмета, ни глубины истинного сверхнационализма.

И отсюда уродство и увечие. Ибо на край путь идет только через усвоение центра.

2) Вопреки всему необходимо признать, что именно духовная природа человека не исключает патриотизма, но обосновывает его. Патриотизм духовно прав и свят — и духовно необходим человеку: и для правосознания — но не только для него; и для государственного строительства — но не только; для того, чтобы жить и творить, быть достойным себя и духа. Словом, для того, чтобы быть воистину человеком, а не стадным животным.

Патриотизм действительно ограничивает правовое единение людей; он сосредоточивает культ братства и любви на особой, частной общине людей и ограничивает объем непосредственного действия этой братской любви. И в этом он прав.

Да, все люди братья. И тем не менее, патриотизм духовно прав и свят. А народ, лишенный его, обречен на распадение и гибель: он или найдет в себе любовь к родине, или погибнет.

В чем же сущность патриотизма? И как доказать его правоту и святость?

3) Для того чтобы обосновать патриотизм, необходимо показать его духовную правоту. Для этого достаточно установить его эмпирическую необходимость и его моральную приемлемость. Корень его глубже, чем то и другое.

a) Эмпирические условия человеческой жизни действительно делают необходимым разделение всемирной общины на особые — территориальные, национальные, государственные — союзы.

Пространственная разбросанность человечества по лицу земли и хозяйственная необходимость оседлого труда — первая основа разделения: человеческому роду неизбежно жить в виде множества пространственно-дифференцированных провинций. Земля не только разъединяет, но и объединяет; группы, спаянные кровью и родовою связью, незаметно вовлекаются в местные, ограниченные задания и вырабатывают местный способ правового размежевания интересов и притязаний. Климат и раса закрепляют это разъединение и соединение людей; разделение труда и обмен воспитывают волю к единению и порядку; сходство интересов, быта, привычек завершает эту спайку; организация обороны выковывает власть и дисциплину; инстинкт самосохранения заставляет человека прилепиться к одной группе, чтобы искать опоры и взаимопомощи именно у нее и только у нее — в ущерб общечеловеческому единению; нужда и страх вызывают к жизни первые элементарные и грубые проблески «патриотизма».

Но духовного оправдания здесь нет.

b) Моральное чувство сообщает такому «патриотизму» уже некоторую санкцию. Человек, выросший в известном правопорядке, сознает себя всецело обязанным правосознанию своих сограждан и правовой культуре своего отечества: его отечество уже обеспечило ему существование в детстве и ныне ограждает его жизнь на земле общим созиданием правопорядка. Благодаря этому принадлежность к отечеству начинает определяться уже не только нуждою, страхом и привычкою; но чувством долга, чести и признательности. Эти чувства начинают питать собою внутри-государственное единение и правосознание.

4) Однако основной и глубокий корень патриотизма лежит гораздо глубже. И здесь надо, прежде всего, понять, что любовь к родине есть творческий акт духовного самоопределения. Только отсюда — последняя санкция и привычке, и нужде, и долгу, и чести, и признательности.

Чтобы любить родину — надо ее найти и реально испытать. Большинству это дается, по-видимому, без поисков. Посему духовная сущность патриотизма не сознается. Патриотизм оказывается неразумной, предметно неопределенной склонностью; она то замирает без надлежащего раздражения, то вспыхивает слепою страстью, то превращается в воинственный шовинизм, или тупое национальное самомнение, то в слепое пристрастие к эмпирическим мелочам, то в лицемерный пафос (классовая корысть).

Слепой аффект — без уяснения и очищения — всегда вырождается и унижает человека. Такой патриот не знает ни того, чтó он любит, ни того, за что он это любит. <В основе его патриотизма. — Ю. Л.> не духовно-политические мотивы, а стадно-политический инстинкт; <проявления такого патриотизма заключены. — Ю. Л.> между бесплодною апатиею и хищным порывом (как у животного).

Человек может за всю жизнь не обрести своей родины; патриотическая пустынность и мертвость поведет его к духовной безродности, беспочвенности и бесплодности, ибо родина хранит в себе ключ к духовной жизни своих сынов. Найти ее значит для человека найти свою собственную творческую почву. Ключ к своему духу.

Итак: люди бывают лишены патриотизма или потому, что совсем не нашли свою родину, или потому, что нашли только иллюзию ее, ее суррогат. Суррогат — любое из обычных содержаний или условий жизни — взятое само по себе, в отрыве от своего духовного смысла и значения. Ни одно из них в этом виде не составляет родины: ни долгое пространственное сожительство (эмигрант), ни кровная связь (разная родина у детей и родителей), ни национальная или расовая принадлежность (например, люди смешанного происхождения), ни положительное право и государство (насильственное присоединение). Родина больше и глубже, чем каждое из этих содержаний. Вот почему образ Роджера Вильямса*, порывающего со всем, что обычно считается отечеством, и создающего себе за океаном новую истинную родину, останется навсегда живым призывом к углубленному пониманию патриотизма.

5) Однако, все эти эмпирические связи могут приобретать духовное значение; тогда они делаются достойным предметом патриотической любви. Каждая оказывается — верный, внешний знак духовной связи; священный смысл и культ.

Истинный патриотизм — не приверженность к внешним условиям и формам жизни, но любовь к духу, который в них укрывается.

<Это> внутреннее; сущность: чтó именно любится в любимом и за что именно.

Истинный патриот тот, кто выбрал для своего чувства предмет действительно заслуживающий самоотверженной любви и служения. <Это> не слепое пристрастие; не чисто-субъективная мотивированность; не мнимая ценность предмета. Это — духовно-зрячая любовь; она исходит из действительного, не мнимого, объективного достоинства, присущего предмету.

Родина есть нечто на самом деле объективно заслуживающее любви: любящий ее прав в своем чувстве и служении. Мало того: предмет, именуемый «родина», настолько сам по себе, объективно прекрасен, что душа, нашедшая его, обретшая свою родину — не может не любить ее. Человек не может не любить свое отечество; разве если не нашел и не имеет. Ибо родина отыскивается именно волею к духу, а дух — самостоятельная высшая прекрасность; ее можно не видеть и не знать; но раз увидев — нельзя не полюбить.

Родина обретается живым и непосредственным духовным опытом. Душа — лишенная его — будет лишена и патриотизма. Душа — бесплодная в познании истины, мертвая в творчестве добра, бессильная и слепая в созерцании красоты, религиозно пустынная и политически индифферентная — не найдет родины. Ибо она не имеет духовного опыта; все, что дух и от духа — для нее пустое слово, беспредметное колебание голоса.

Иметь родину — значит иметь ее именно любовью. Не тою любовью, которая знает о негодности любимого предмета, не верит в свою правоту, стыдится и себя, и его — и вдруг выдыхается под напором нового пристрастия («пó милу хорош»). Другою любовью — «по хорошу мил»; когда — душа в живом, подлинном опыте испытала объективное и безусловное достоинство своего предмета и знает, что любимое ею есть высшая на свете прекрасность, доступная людям; огонь любви загорается от одного подлинного касания к предмету.

Найти родину — <значит> пережить это касание, унести это знание и это чувство; т.е. пережить известное духовное обращение, открыть в мире некоторое безусловное достоинство, прилепиться к нему волею и чувством, открыть в себе эту жажду высшего и способность бескорыстно радоваться его совершенству, любить его, служить ему.

Найти родину — значит слить с этим предметом свою жизнь, свою волю, свое жизненное творчество, словом — свою судьбу. Отождествить себя.

Это — акт духовного самоопределения: определить себя = найти любимый предмет, наполниться его содержаниями, прилепиться к их источнику. Истинная любовь — больше себя — способность к самоотвержению. Так именно прилепляется патриот к духовному достоянию своего народа — его философии, науке, религии, искусству, добродетели, музыке, песне, литературе, политической жизни, свободе.

Любовь к родине — посвящена духовной жизни моего народа, ее творческим созданиям и ее необходимым условиям (материальным, культурным, политическим).

Не народ, но народ, ведущий духовную жизнь; не жизнь народа — а духовная и духовно высокая жизнь; не просто условия жизни — земля, климат, хозяйство, организация, власть, законы — но все это, как данное для духа, ради духа, созданное духом.

Ради этого — стóит любить, бороться и погибнуть.

Через это — все получает истинное значение и ценность.

Это — стóит любить больше себя; им стóит жить — именно потому, что за это стóит и умереть.

С этим стóит слить свою судьбу — ибо это имеет достоинство и перед Лицом Божиим.

6) Патриот целостно и творчески соединяет свою судьбу с судьбою своего народа — в его достижениях и в его падении, в опасности и в радости. Он отождествляет себя — но не с множеством эмпирических индивидуумов; он не принимает темную массу за народ; он не служит интересам бедной или богатой черни; не преклоняется перед высшею мудростью «количества»; не превозносит корысть толпы как «волю народа». Он сливает свой дух с духом своего народа, а эмпирическая индивидуальность только следует — естественно и незаметно — за этим отождествлением. Он устанавливает прямое единство между собою как духом и своим народом как духом. И передает это единство — словом «мы».

7) Такое отождествление не может быть создано искусственно или преднамеренно. <Оно> может возникнуть только естественно, расцвести в душе. Но это с виду иррациональное расцветание имеет свои глубокие и разумные законы: оно может сложиться только автономно и только на основе духовной однородности и духовной близости людей.

a) Патриотическое самоопределение — именно само-определение. Надо пережить его самостоятельно и самобытно. Никто не может указать другому его родину (воспитатели, друзья, учителя, общественное мнение, государственная власть).

Каждый <обретает ее> по-своему; самозаконно; автономно, как и вся жизнь духа. В опыте подлинном, предметном, но личном. Внешнее предписание — ведет лишь к помехе или симуляции. Нельзя любить — по принуждению или указке. Любовь — возникает только сама в естественной и легкой предметной радости, побеждающей и умиляющей душу. Когда она — посланница небес — осенит душу, то душа как бы слышит могучий, светлый благовест из собственной глубины и становится живым органом любимого предмета; и не тяготится этим, как жертвою, а радуется своему счастью и богатству.

b) Это может состояться всегда только на основе однородности в путях и способах духовной жизни. Основа — духовная сопринадлежность.

Каждый из нас всю жизнь несет духовное бремя своего эмпирического существования: onus essendi — борьбы за существование, личной ограниченности, несчастий, страстей и невозможностей. Это бремя преодолевается только творчеством — первоначальным, создающим, оригинальным (origo — рождение) или вторичным, воспроизводящим, питающимся.

Творчество — трудящееся и страдающее создание предметных ценностей — только в себе и для себя, при чужой помощи или самостоятельно — и для других. Только творчество освобождает душу — т.е. внутренний порыв к духу, осуществление духовных состояний.

Личный страх, и страдание, и гибель — перевешиваются только тою любовью и тем радованием, которые посвящены божественному, не гибнущему содержанию. И вот — в этом духовном творчестве каждый народ имеет свои специфические особенности. Самые узлы его эмпирически-данного характера, обусловленного расою, национальностью, языком, климатом, укладом etc., распутываются и расплетаются у каждого народа по-своему, и по-своему же он превращает эти нити в духовную ткань.

В борьбе души с ее бременем существования — каждый индивидуум слагает свой особенный духовный путь; и этот путь выстраданной духовности роднит индивидуальную душу одинаковостью и близостью с другими душами единого народного лона.

Нити духовного подобия — связуют людей глубже и крепче всех других нитей. Все скрепляет здесь: самый способ личного одухотворения, самый ритм духовной жизни в созерцании и действии, самая степень жажды и удовлетворения, самый подъем отчаяния и славословия, самые затруднения и неудачи. Подобие связывает людей глубоким тяготением. А оно заставляет их дорожить совместною жизнью, устраивать ее, совершенствовать организацию.   

Одинаковость духовной жизни — ведет к интенсивному общению и взаимодействию; а общение в свою очередь порождает и новые усилия, новые достижения, новое уподобление. Подобие родит единение; и обратно. И все покоится на общности духовного предмета. Нет более глубокого единения, как в одинаковом созерцании единого Бога. Именно в нем — корень истинного патриотизма.

8) Каждый духовный акт имеет свою структуру. Он слагается по-своему из мысли, чувства, воли, воображения и ощущения — в новые тончайшие творческие сочетания. Каждому духовному акту — открывается по-своему единый и объективный предмет — и в познании истины, и в сознании красоты, и в осуществлении добра, и в политическом единении.

И вот, каждый народ вынашивает и осуществляет духовные акты особой, национальной структуры и потому творит всю духовную культуру по-своему: по-своему — научно исследует и философствует, видит красоту и воспитывает эстетический вкус, тоскует, поет и молится, любит и умирает, творит добродетель и осуществляет низину порока.

Каждое достижение — новое звено в цепи единения, — единый, общий для всех очаг, от которого размножается, не убывая, огонь духовного горения. Система национальной духовной культуры — множество общих возжженных огней, у которых каждый может и должен воспламенить огонь своего личного духа. Это пламя, перекидываясь в новые очаги, сохраняет свою изначальную однородность — в ритме, силе, окраске, характере горения. Так возникает духовно-предметная сопринадлежность народов. Гений и его творчество — дают ей сосредоточенное выражение.

9) Творчество гения и он сам — обладают даром особенно приковывать к себе патриотическую любовь. Жизнь народного духа = сущность родины. Гений — ее зрелый выразитель: говорит от себя, но не за себя только, за весь народ; то, о чем — единый для всех, но неясный большинству предмет; то, чтó — есть истинное слово, раскрывающее и природу предмета и сущность народного духа; то, как — разрешает скованность и томление народного духа, ибо слово его несомо подлинным ритмом народной жизни.

Гений подъемлет бремя своего народа — его несчастий, его исканий, жизни — весь его onus essendi; и, подняв, побеждает; и победа его, — на путях непосредственного или опосредованного общения, — становится источником победы для всех, связанных с ним национально-духовным подобием. Ему дана та мощь, о которой томились и ради которой страдали целые поколения в прошлом; и от этой мощи изойдет помощь для целых поколений в будущем.

Творческое достижение гения указывает путь всем, ведущим полутворческую жизнь, освобождая их через восприятие, художественное отождествление и подражание. Гений — навсегда для своего народа живой источник духовного освобождения, радости и любви. Он — очаг, на котором прорвалось и вспыхнуло пламя народного духа; он — вождь, который открывает народу доступ к Богу — Прометей, дарящий огонь; Áтлас, несущий на плечах духовное небо своего народа. Его акт — есть акт народного самоопределения в духе; к творчеству его потомки стекаются, как к единому всеобщему алтарю национального богослужения.

Гений ставит свой народ перед Лицо Божие и выговаривает за него и от его имени символ его предметной веры, его предметного созерцания, знания, воления. Он открывает и утверждает этим национальное духовное единство, то великое духовное «мы», которое составляет самую сущность родины.

Гений есть тот творческий центр, который создает для народа духовную предметность его бытия. Он оправдывает жизнь своего народа перед Лицом Божиим и потому он есть истинный зиждитель родины.

10) Родина — есть духовное единство моего народа.

Она остается — несмотря на гибель субъектов и поколений. Она — единое для многих: для каждого «моя» — для всех «наша», и все правы — общая для всех.

От каждого нить к ней; нить остается и тогда, когда ее не культивируют, ею пренебрегают. Не во власти человека перестать быть силою, способною и призванною к духовной жизни; не во власти человека погасить свой национально-духовный облик и сделать себя объективно лишенным духа и родины.

Но найти родину и слиться — можно только так: жить духом; осуществить предметное самопознание себя в духе и своего народа в духе. Необходимо верно ощутить свою духовную жизнь и духовную жизнь своего народа. И затем реально утвердить себя в силах и средствах этой последней. Признать: что предметность и своеобразие моего личного духа связаны подобием, общением и общностью с духовною культурою моего народа, так, что ее творцы и ее создания суть мои вожди и мои достижения. Мой путь к духу — есть путь моей родины; ее восхождение к Богу — есть мое восхождение. Ибо я тождествен с нею и неотрывен от нее в обращении к Божеству. В этом религиозный корень патриотизма.

11) Отсюда — чудесное и плодотворное отождествление энергий. Духовная жизнь народа укрепляется всеми личными силами патриота; а патриот получает неиссякаемый источник творческой энергии во всенародном духовном подъеме. Это взаимное питание, возвращаясь, удесятеряет силу; оно дает человеку непоколебимую веру в его родину. Дух моего народа — есть безусловное благо и безусловная сила — я испытываю это непрестанно; и я отождествляю себя с этою живою силою добра. Я чувствую, что я несом ею; силен ее силою, прав ее правотою; побеждаю ее победами; я чувствую себя ее живым сосудом или, по Гегелю, живым óрганом моего отечества в его восхождении к духу и Богу.

Любовь к родине — соединяется с верою в нее, истинный патриот — несмотря ни на что — не может сомневаться в грядущем расцвете своей родины; что бы ни случилось с его народом, он знает живым опытом и победами прошлого, верою и ведением, и предметною очевидностью, что его народ не покинут Богом, что дни падения преходящи, а духовные достижения вечны, что тяжкий молот истории неизбежно выкует из его отечества булат могучий и победный.

Нельзя любить родину и не верить в нее. Ибо родина есть живая духовная сила, в которую нельзя не верить. Но верить в нее может лишь тот, кто живет ею, вместе с нею и ради нее, кто соединил с нею истоки своей творческой мысли и своего духовного самочувствия.

В минуту уныния и малодушия — оставьте все и уйдите в нашу духовную культуру: испытайте духовную радость и глубинное славословие Пушкина, его силу и ведение; испытайте религиозное искание Достоевского, его откровение о том, что глубже всякого хаоса и падения душа человека таит в себе силу Божьего присутствия; испытайте духовную чистоту Гоголя и моральный героизм Толстого; испытайте силу покаяния, выношенную русской Церковью; благоуханную религиозность русской песни и музыки*; титанизм Петра Великого и волю Суворова — и попробуйте поверить, что русский народ покинут Богом.

12) Истинный патриот знает душевное утомление, но не знает духовного уныния. Его любовь к родине — снимает с него бремя одиночества, на которое обречена душа человека самою формою своей земной жизни (эмпиристический атомизм душ или монадизм — душ, замкнутых телом отовсюду и лишенных непосредственной общности переживания).

Этот способ не исчезает, но наряду с ним возникает могучее, творческое единение людей в общем, сообща любимом и творимом предмете — национальной духовной культуре. В ней — мы все одно; в ней объективировано то лучшее, что есть в каждом из нас; ее созданиями заселяется и обогащается и творчески пробуждается индивидуальный дух каждого из нас. Она уводит на дальний план душевное одиночество и несчастие и передает первенство духовному единению и духовной радости.

13) Такова сущность родины. И она и ее создания важны и необходимы и драгоценны сами по себе; а потому универсальны; не только для меня, но и для меня; и для моего народа, но не только для него; всегда и для всех, живущих людей и имеющих жить. Но именно поэтому патриотизм не противоречит нисколько всемирному братству.

Истинный патриот любит дух своего народа, гордится им и видит в нем источник величия и славы именно потому, что он есть дух, т.е. прекрасен высшею прекрасностью, которая сияет всем людям и народам и заслуживает с их стороны такой же любви и гордости.

Каждое истинное духовное служение — в знании, в добродетели, в красоте, религии, праве — есть достояние общечеловеческое; оно способно объединить на себе взоры и мысли, и чувства, и сердца всех людей независимо от нации, эпохи и гражданской принадлежности. Истинное духовное служение выходит и уводит за эмпирические подразделения. Оно свидетельствует о высшем и глубочайшем сродстве людей, о подлинном единстве рода человеческого в духе; и это единство пребывает, несмотря на все подразделения, грани и войны. Оно свидетельствует о том, что самый патриотизм расцветает в глубоком лоне общечеловеческой духовности, ибо оно есть одна из тех вершин, с которой открывается братство всех людей перед Лицом Божиим.

14) Любить родину значит любить ее дух и через него все остальное. Не просто душу народа, т.е. его национальный характер; но именно: духовность его национального характера и национальный характер его духа. Вне этого — патриотизм превращается в инстинкт группового и национального самосохранения. Но кто умеет любить дух, тот знает его сверхнациональную, общечеловеческую сущность; поэтому он не умеет ненавидеть и презирать другие народы — ибо он видит их духовную силу и их духовные достижения. И потому он дорожит каждым народом, как уже реальным и возможным хранилищем духа. Он любит в них духовность их национального характера, хотя национальный характер их духа может быть ему чужд. И эта любовь к чужому духу — не мешает ему любить свою родину.

И вот, любить свою родину умеет только тот, кто не умеет ненавидеть и презирать другие народы; ибо только он знает, что такое дух, а без этого нельзя любить и свое отечество.

Истинный патриот любит в своем отечестве то, что должны любить и будут любить, когда узнают — и все другие народы; но за то и он любит у других народов то, что составляет истинный источник их величия и славы.

Истинный патриот не только не слеп к духовным достижениям других народов, но стремится постигнуть и усвоить их, ввести их в духовное творчество своей родины, чтобы обогатить ее жизнь, углубить ее путь и исцелить возможную неполноту ее достижений. Вот почему любовь к отечеству не растворяется и не исчезает в этом сверхнациональном радовании каждому, — и чужому, — духовному достижению.

Открытость личной души всем достижениям есть прямо путь к истинному патриотизму.

Только тот умеет любить свою родину, кто хоть раз испытал, что вселенная действительно может быть отечеством мудреца. Кто способен почувствовать, что Шекспир и Бетховен наши, общие, всемирные. Кто способен понять, почему русский крестьянин уверен, что Христос был русским.

И обратно: только тот может нелицемерно говорить о «братстве народов», кто сумел найти свою родину, усвоить ее дух и слить с нею свою судьбу. В устах же приблудшего интернационалиста эти слова будут всегда кощунством и предательством.

Понятно, что в своей родине патриот любит не только духовность ее национального характера, но и национальный характер ее духа. Он испытывает этот общий характер своего народа как свой собственный, а себя и свое творчество — восходящим к сверхнациональным достижениям именно на своеобразно-национальных путях своего народа.

Патриот чувствует, что жизнь его индивидуального духа сразу как бы растворена в духовной жизни его народа и в то же время собрана из нее и сосредоточена в живое индивидуальное единство; он бережет и укрепляет это чудесное единение и дорожит этим духовным «мы», ибо только участие в нем может ввести его индивидуальные достижения в ткань общечеловеческой жизни.

Патриотизм есть правая и верная любовь индивидуального «я» к тому народному «мы», которое возводит его к общечеловеческому «мы». Это есть реальное, духовное единение человека и народа в великом лоне общечеловеческого.

15) Это единение слагается всегда в форму правовой связи, обычно принимает вид государственного союза. И нормальное правосознание, выросшее на основе истинного патриотизма, — придает душе всю силу, необходимую для героической обороны своей родины, но не позволяет ей впасть в дикую, агрессивную жадность международного разбойника.

Для истинного патриота: весь род человеческий входит в правопорядок, в живую сеть субъектно-правовых ячеек; любовь к отечеству не ведет к отрицанию естественного права на существование и на духовный рост у других народов; право других не кончается там, где «интерес» моего народа; право моего народа не простирается до пределов его силы, но лишь до пределов его духовной необходимости.

Каждый народ имеет неотъемлемое естественное право вести национально-автономную жизнь, ибо автономия составляет самую сущность духа. И каждый народ в борьбе за свою национальную автономию — прав перед Лицом Божиим. Только борьба за духовную самобытность может обосновать необходимость войны; но и необходимая война испытывается нормальным патриотическим правосознанием как подлинное братоубийство.

Любовь к духу — ведет к его защите.

Любовь к родине — заставляет его принять на себя тяжелую вину братоубийства, по существу противную и совести и нормальному правосознанию. Но тогда враг не остается бесправным даже и в сражении, а патриот, руководимый правосознанием, получает в бою облик рыцаря.

Столкновение народов — надо расценивать не как спор корыстных посягательств, как думают нередко и «трезвые» обыватели и «мудрые» политики, но как столкновение естественных прав, требующих признания и нормативного регулирования. Естественное право есть всегда правое притязание духа на достойную жизнь; решать спор о нем силою — противоестественно; ибо дух опирается в споре не на оружие и не на насилие, но на свое достоинство и на правоту притязания.

Война служит для того, чтобы разуверить ослепленных в неистовстве людей в возможности решить этот спор посредством грубой силы. Спор о праве может и должен быть решен только на путях правовой организации и притом на основании естественной правоты: истинный патриотизм требует, чтобы каждый народ получил то, что ему необходимо для духовной автономии и духовного расцвета.

Любить свою родину не значит считать ее единственным средоточием духа, ибо дух живет во всех народах. Не видеть этого можно только в состоянии слепоты и невменяемости.

16) Только незрелое или больное сознание может культивировать патриотизм как слепое, вне-этическое исступление; такой вне-этический экстаз нужен только для того, чтобы развязать в человеке животное своекорыстие, а слепота — чтобы не видеть этого собственного унижения.

Нет, любовь к родине не компромисс и не малодушие; она не слепая, но зрячая; парение ее не только не чуждо добру, но само есть одно из высших нравственных достижений.

Любить родину и чувствовать тоску по ней — не стыдно; иметь ее — счастье; утратить связь с нею — горе. Человеку есть почему гордиться своим отечеством, и неспособный к этому обречен на безродность. В таком понимании родина и ее дело являются высшим критерием всех государственных и политических решений.

Только тот строй хорош, который при данных обстоятельствах может повести народ к духовному расцвету и, прежде всего, к организации на основах автономии и права. Только тот деятель хорош, который это понимает и самоотверженно этому служит.

Если для поддержания духовной культуры моей родины нужна твердая власть — то да будет твердая власть; если нужна диктатура и монархия — то да будет диктатура и монархия; если необходимо пересмотреть всю мою политическую программу — то пусть я пересмотрю ее; если всеобщее избирательное право — губит мою родину, то пусть оно падет. Здесь нет слишком больших жертв, здесь нет политических страхов и догматов.

17) Понятно, почему «левые партии» не способны к этому; у них уже нет родины — они отвергли ее принципиально и в этом отвержении воспитали свою волю и свое чувство; выбирая из революции и России, они всегда предпочитали революцию, ибо Россия для них термин не духовный, а географический и хозяйственный.

Русская революционная интеллигенция имеет фетиш — это снабжение русского простолюдина хозяйственными благами и выгодами; и это они выдают за социализм. Но они еще со времен нигилизма — стыдятся духа и безразличны к Богу; и потому они уже не имеют патриотизма.

А простой народ русский еще не имеет патриотизма; ибо духовная жизнь его неразвита и скудна, прилеплена к узкому и личному, материальному и хозяйственному интересу. Свет русской духовной культуры не светит ему; государственная принадлежность не говорит ничего его слабому взору и немощному правосознанию. Самоотверженный ратный подвиг мотивировался у него не автономною любовью к родине — а смутным чувством и чужим велением. Создалось перенапряжение при духовной слабости; революция отняла у него персонифицированного посредника родины — царя — и что же, Россия погибает?

18) Только близорукие и малодушные могут думать, что Россия погибает. Нет, не погибает и не погибнет. Тому порукою не «политика больного человека»*, а немнимое величие русского духа в его прошлых достижениях. Но русские люди получают жестокий исторический урок, заслуженный ими и взывающий к глубокому пересмотру и переустройству всей внутренней жизни. Урок не первый — и, наверное, не последний: вот уже четвертое столетие подряд история России начинается с громового удара и потрясения. И первый раз за все это время Россия обладает интеллигентными силами, способными отозваться на исторический призыв — критическим всесторонним пересмотром и обновлением.

На наших плечах лежит великое бремя: научно понять, духовно осмыслить и творчески преодолеть переживаемый Россиею кризис. И вслед за тем заставить простой народ внять этому голосу разума, подчиниться ему и выполнить его волю и его предначертание.

Таково патриотическое задание русской интеллигенции. Она должна с ним справиться, и она разрешит его, ибо Россия не погибает и не погибнет. Вопрос только в сроке и в размерах предстоящего страдания; но и эти оба условия зависят, прежде всего, от честности мысли и энергичности действующей воли.

И я глубоко верю, что мы, преподаватели русских университетов, будем и впредь служить нашей России на этих основах живого духовного патриотизма.