Ильин И.А. Собрание сочинений: в 10 тт.

/ сост., вступит. ст. и коммент. Ю.Т. Лисицы. – Москва: Русская Книга, 1993–1999.

Ильин И.А. Собрание сочинений. [Доп. T. 1.]: Дневник. Письма. Документы (1903–1938) / сост. и коммент. Ю.Т. Лисицы. – Москва: Русская книга, 1999. – 606 с. – Доп. т. к собр. соч.: в 10 тт.

Содержание:

1903–1922 (Россия): Вечное (стихотворение в прозе); [Дневник] 1905, осень; Письма к близким; Письма к Л.Я. Гуревич; Письма к Л.И. Гуревич (Ильиной); письма к разным лицам – I.

ВЕЧНОЕ

(Стихотворение в прозе)

1905 апрель-май

Посвящаю эти страницы

моим трем желаниям:

Пусть узнает ласки солнца грустная лилея,

Пусть распустится цветок моей мечты,

Пусть осуществится ценнейшее...

<19>05. 16 мая. Москва.

Ты спросил меня, в чем сущность духа,

как уловить течение вечного.

Ты захотел постигнуть ценнейшее,

то, чем жизненно живое, что не боится

смерти, что есть и останется, когда

не будет ничего...

На это нет ответа, ибо противоречивое

лишено смысла.

Но есть вопрос, иллюзия и томление.

Выслушай же скорбный и величественный

гимн многогранному таинственному...

1

Весна.

Как хорош этот майский вечер.

Он дышит, и волнует, и нежит, и зовет.

Душистый воздух живет и струится

свежими волнами; он затопляет душу

своим чарующим дыханием.

Уходит ясная даль.

Догорают последние отблески лучей и

покидают свободный простор.

Глубокая синева раскинулась над

засыпающим миром.

Темнеет и умирает чуткая тишь.

Надвинулись и потемнели столетние

сосны.

Повеяло пахучей сыростью<,>

и в небе зажглась звезда.

О, мгновение.

Слышишь щелканье и рокот соловья?

Тише.

Он поет волшебный гимн возрождению.

Слышишь говор и плеск и журчанье

ручья?

Слушай.

Он несет радостную весть обновления.

Слышишь шелест и лепет робких

берез?

То привет их вечернему ветру.

Тише.

Еще тише.

Смолкло все.

Молчит.

Бегут часы.

И один соловей допевает луне свою

дивную песню.

Отчего же в эти заколдованные часы

божественной тишины, полной весенних

чар, — отчего непонятная грусть и томление?

О чем плачет, куда рвется твой

мятежный дух?

Туда, туда,

в далекую даль,

к неизвестному прекрасному

несут тебя крылья мечты.

Слиться с чем-то мощным и благим,

отождествиться с чем-то великим,

перестать быть в своей обособленности,

чтобы все было Я и ничего другого,

обнять все сущее и растопиться в

нем до конца...

Вокруг все трепещет в молчании,

все переполнено страстной и нежной

истомой,

все дышит творческой мощью слияния

и зарождения.

И ответным трепетом отзывается

душа твоя.

О, свет и тени,

звуки и тишина.

О, царственный мир.

О, томление жизни.

В этом созвучии природы и духа,

в этом страдании от ограниченности,

в этом восторге и томлении

зарождающейся жизни —

ты ощущаешь близость вечного.

Страждет дух твой и нет конца<,>

нет предела порыву его к полноте

бытия.

Он ощутил прикосновение неведомого

бога.

2

В вечном полете по отвесным скалам

и расселинам вопрошающей мысли;

в безнадежном скитании по безводным

пустыням сомнения;

в заоблачной высоте смелого отрицания —

ищущий разум не видит покоя,

не знает удовлетворения,

не ставит границ разрушению и

созиданию.

Он вечен: ибо он сомневается.

Он свободен: ибо он самоопределяется.

Он могуч: ибо он отрицает.

Его цель: недоступная истина;

она его солнце, его святыня, его бог;

она светит и греет, и животворит,

но не дано глазу взирать на нее.

В бесконечном полете по кругу

вопросов, сомнений и отрицаний —

Разум знает высшее, святое, божественное

томление.

Имя томлению — Эрос.

О, священные муки Эроса.

О, смена веры и сомнения,

надежды и отчаяния.

Так арабы, измученные жаром

пустыни, видят оазис, и ликуют;

и верят, и напрягают ослабшие

силы, и удесятеряют стремление.

И снова перед ними немая

пустыня.

Твой слабый дух — носитель разума и

томления.

Он слаб в ограниченности своей.

Но он силен томящийся.

В искании, в беспокойстве, в томлении

духа — его сила, его жизнь.

Вне их — запустение и смерть.

Великий Прометей заронил в тебя

искру божественного огня;

она разгорается в яркое пламя.

Кто угасит неопалимую купину?

Кто остановит вечно бьющий

подземный ключ?

Ты знаешь и не знаешь.

Ты строишь здания дивной красоты,

воздушные замки легких идей.

Но пахнуло ледяным дыханием скепсиса —

и в развалинах лежит рожденное

тобою.

Ты постигаешь бытие; ты схватил

его, это неуловимое, незыблемое,

вечное «в себе».

О, нет: ты прозрел лишь свою идею,

до глубины погрузил в нее свой взор,

а добыча твоя —

как речной туман —

скользнула и растаяла прозрачным

видением.

Ты открыл в себе мощь и самоутверждение:

ты творец, ты начало,

ты основание.

Твое великое «я», самодеятельное,

светлое;

Твое произведенное «не я», — оно мир,

но оно и ты.

О, нет: то пустое самообольщение;

твое «я» не первоначально и не

активно.

Не мир в тебе, а ты в мире;

ты не творец его, а творение.

Он раздвоение в себе; он — самопротиворечие

и объединение в высшем.

Он — в себе и для себя.

Он абсолют, а ты лишь момент

пана.

И снова нет, и снова неведение.

И снова из-под небес, с гребня волны —

на дно бездонного океана.

Держись за обломки снастей и смело

греби вперед.

Но знай: не будет берега впереди.

И если не оскудевает в тебе стремление

постигать,

если дух твой живет вечно тем же

алканием и сомнением,

если ты силен отчаянием и верой

и до последней минуты будешь выбиваться из

ограниченности своей —

знай:

животворящее тебя начало — есть

прикосновение неведомого бога.

3

Из глубоких глубин, неизведанных и

таинственных,

куда не проникал взор исследователя

и где таятся неоткрытые богатства

без меры и числа, —

неустанно струятся кристальные

воды всеобъемлющего милосердия.

Текут и текут светлые потоки, и

затопляют мир, и очищают его от

наносных песков страдания и зла.

От широкой земли и до необъятного

неба, чистая, как слеза, и ясная, как

роса, воздвигнута зеркальная гладь

воспринимающего сострадания.

Века бегут непрерывной чередой,

и каждый несет море бед и мук,

и каждый направляет свой бег мимо

зеркала, глубокого как океан и

восприимчивого как бездна.

И каждый смотрится туда и видит

неустанное ответное содрогание,

и отзвуки болезненных стонов

несутся к бездушному пустому

небу ответным глухим воплем

мирообъемлющей любви.

О, жалкое, смятенное, страждущее

человечество!

Тысячелетия за тобой, слепорожденным;

тысячелетия ждут тебя, вечно

обновляемое.

Ты без конца в прошедшее и

будущее,

ты, вечно текущее, умирающее,

возрождающееся.

Твоими телами наполнить можно

бездны,

слезами и кровью налить океаны,

твоими стенаниями огласить вечность.

За лучшее себе, за призрак блага, ты

борешься и падаешь;

ты хочешь любви и живешь в войне;

ты хочешь счастья и творишь горе;

ты хочешь жизни и получаешь смерть.

О, прогресс!

Ты не даешься даром; ты покупаешься

ценою мировых страданий.

Но может ли быть прогрессом то,

что покупается такою ценой?

Над черным болотом блуждают в

непонятном стремлении волшебные

огоньки:

то просветы, проблески понимания,

в котором человечество ищет панацеи

от социальных бед.

Но топко черное болото и глухо идет

на дне его процесс разложения; и

много, много времени пройдет до тех

пор, пока над болотом вспыхнет

ярким огнем свет всеустрояющего

понимания.

О, мировая душа!

Ты полна вечной скорби,

ты кровью плачешь о детях своих,

ты ужасна в величии своего страдания.

И каждое движение твое, каждый

стон твой — находит верный и

полный отзвук в моей душе.

Каждый вздох,

каждая слеза,

каждый порыв,

каждая неполнота и

несовершенство, —

все это сливается во мне в страшный

хор ответных звуков.

Мир наполню я воплем отчаяния моего,

звезды померкнут от вида

терзаний моих,

в страстном излиянии мировой скорби

изойду я

и в небытии буду искать вечного

убежища.

О, невыносимое, о, мучительное

прикосновение неведомого бога.

4

В бесконечном потоке слов, ежеминутно

рождаемых человечеством и тотчас же

разлетающихся и умирающих

отжитыми звуками — есть глаголы

живые, вечно юные, с содержанием

неувядающей прелести.

Таково слово Творить.

О, троякая сладость созидания, о,

светлые восторги творчества.

Из недр своего Я ты полагаешь

нечто иное;

но оно в то же время твое.

Ты полагаешь его свободно,

но повинуясь непреодолимому влечению.

Оно — твое детище, в нем близка

тебе каждая струна, каждое ее

колебание;

но провал в подпочвенные бездны

стоит за каждым звуком и

неизвестностью вечного веет на тебя

от создания твоего Я.

Оно богато твоим богатством, оно

блестит твоим блеском, сияет

твоим сиянием —

но не можешь ты прозреть в него

до конца,

и сладостным томлением отдаются

в тебе недозвучавшие аккорды

твоей души.

Радостен творческий порыв,

но он — мгновение.

Бесконечной цепью мгновений

стоит за тобой твое прошлое;

мгновений творческих — сладких

и мучительных:

То ты творил твое я.

Камень за камнем выкладываешь ты

себе дворец до небес.

То великий будет дворец:

он заключит в себе мир и все его

богатство.

То воздушный будет дворец:

он весь выкладывается из мысли по

ватерпасу логики.

То светлый строится дворец:

в нем все будет ясно, как бриллиант;

и светло от этого будет в мире:

ибо в нем — мир.

Но то зыбкий дворец:

ибо текучи его стены и быстро

меняются,

и меркнут,

и светлеют они,

как видения волшебного фонаря.

Ярче,

отчетливее,

готов дворец твой...

Но фундамент дал трещину —

и в великом разрушении распалось

твое Я.

Не страшно это.

Распавшееся живет и построяется

в новом порыве к созвучию.

И снова распадется твой дворец,

твоя сущность.

P£nta re‹... <все течет (гр.). — Ю.Л.>

Текучее, но вечное;

отринутое, но утвержденное;

свободное и скованное —

Я!

Не в мир прозреваешь ты,

а лишь в свое Я —

то же

и другое,

старое и обновленное.

Не мир любишь ты,

а свое Я —

слабое

и мощное,

ограниченное

и безграничное,

с небом вверху и бездной внизу.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В живом потоке сменяются ценности.

Бегут мгновения:

каждое ярко,

каждое полно,

каждое блестит и отливает радугой;

каждое — твое,

и каждое несет с собой новые ценности.

Бурный поток…

Он несет на себе обломки старых

кораблей,

и новую ладью,

и еще неотесанные бревна и доски.

Все ценно и полно в каждом мгновении.

Бери его в его полноценности;

прозри в его глубь,

отринь его

и восприми новое.

А в душе наслояется вечное...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Разбивай всегда старые скрижали:

из обломков ты создашь новые.

Разрушай смело старую правду:

пусть она живет лишь мгновение.

Дух разрушения есть в то же время

созидающий дух.

И процесс этот есть процесс

самоутверждения.

Оно должно быть свободно и вольно

как птица.

О, самодеятельность!

Утверждающая себя в себе и над

собою. Ты сущность духа.

Вверх гляди, через преграды;

За рамки робости — разбей их скорее.

За пределы половинчатости и колебаний:

перешагни их и оставь их

за собою.

Меряй широким свободным аршином;

Утверждайся в смелом отрицании;

смело иди к дальнему,

к сверхчеловеку.

Вперед же и не оборачивайся:

ты оставил за собою трясину.

Пусть вечно звучит твоя душа

свободным и гордым самоопределением,

пусть вечно поют в тебе

эти вечные струны —

от прикосновения неведомого бога.

5

Но не кончен еще гимн.

Знаешь ли ты тот блаженный

миг, когда с погасшей надеждой, но

сильный своими муками — ты

встречаешь на пути своем попутчика?

Он не носит на челе печати запустения

и смерти;

не тяготеет на нем рабское клеймо;

он живет тем же, чем и ты;

он так же томится и надеется и

отрицает;

он целостно любит и пламенно

ненавидит;

в нем так же бьет ключ, из которого

он никогда не удовлетворит

свою неутолимую жажду

познания и любви;

он тот же в себе, хотя по себе

и другой;

на нем заря и сияние будущего.

С тревогой и упоением ты погружаешь

в его душу испытующий

взор

и силишься проникнуть до дна

и исчерпать до конца ее содержание.

Ты трепещешь, осязая родное;

ты смущен, усматривая призрак

чужеродного;

ты негодуешь, встречая преграды.

Ты открываешь ему свои богатства

и свои раны.

Ты вводишь его в святая святых

и даешь ему ключи от всех

сокровищ и кладовых своих.

Какие-то чудные тонкие нити

начинают связывать тебя с ним

волшебною цепью взаимного

проникновения.

Родится глубокая близость, но ты

уже знаешь, что она — первоначальна

и существует искони.

И касаясь раны в его душе,

Осязая наболевшее —

ты растворяешься в нежном порыве

понимания и страдаешь его

страданием.

Так чуткий ветерок, охватывая

чашечку лилии и, коснувшись

надломленного бурей лепестка,

содрогается ответной болью и силится

влить целебный бальзам в

незатянувшуюся рану.

И полнее жизнь,

и глубже понимание,

и светлее душа.

И новое томление испытываешь

ты от раздвоенности того, что

едино по существу.

И нет конца, нет предела

порыву твоему к восполнению бытия.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Легкими крыльями касается светлый

неведомый бог твоей души

и осеняет ее и завладевает ею.

Легче легкого ветерка,

но порывистее и глубже бушующего

моря.

Он родит в тебе

таинственное,

вечное,

ценнейшее,

светлейшее,

великое.

Оно есть сущность и ядро;

оно есть начало жизни и света,

оно есть первое и последнее,

оно есть смутно осязаемое великое

нечто.

Не знаешь ты его,

и не узнает никто никогда.

Это — Влага Фалеса,

Сфера Парменида,

Логос Гераклита,

Эрос Платона,

Я Фихте,

Процесс Гегеля,

бессознательное Гартмана,

Любовь Христа.

Живи им, и ты будешь с вечным.